Печальная история Власова Павла

Пашка Власов был записным хулиганом с тяжелым характером и какой-то напускной, как мне казалось, жестокостью. Он был старше меня на три года, довольно тепло ко мне относился, но однажды побил за "дружбу с русскими".
Пашке было 17 лет, когда его спящим на полу зарубил топором собственный отец.
Лицо дяди Пети (так мы его звали) еще в молодости было обезображено горячим моторным маслом. Но был известным балагуром, возил когда-то детей на школьном автобусе и был ими горячо любим. В семье было куда хуже, жену имел сварливую, пятеро детей не очень-то его радовали. Последний так и вовсе родился с синдромом Дауна и был вскоре сдан в детдом под Сыктывкаром. Выпить дядя Петя любил и частенько выгонял на улицу всю остальную семью, и только окрепший Пашка его не боялся и даже пару раз отнимал у него из рук ружье.
Люди говорили, что именно этого и не смог он простить своему сыну, который однажды утром не проснулся...

Несколько часов истошный крик Пашкиной бабушки был слышен во всем нашем небольшом поселке Солнечный. Люди сходились на этот крик и узнавали страшную новость. Мужики курили, женщины плакали, непривычно тихо вели себя дети. Вместе со взрослыми я зашел в дом, увидел Пашу на залитом кровью матрасе, но, видимо, сработал какой-то предохранитель в моей подростковой нервной системе и стер из памяти все увиденное.
Ближе к вечеру подъехала машина с открытым верхом, чтобы отвезти тело в морг. Пашу положили на дно кузова, и капли холодного осеннего дождя начали бить по его лицу.
 - Вы что, так его и повезете до Кослана? - спросил я у шофера.
 - Ему уже все равно,  - равнодушно бросил он, закрывая борт грузовика. 
На похороны я не ходил.
 
Пашиного отца признали вменяемым, дали  9 лет, но год потом скостили.

Ровно через 9 лет темной сентябрьской ночью я вошел в обесточенный вагон поезда Сыктывкар-Кослан, в котором не было даже дежурного освещения. В полной темноте (мобильников в 93 году еще не было) люди наощупь рассаживались по своим местам. Но один из пассажиров начал знакомиться с остальными, не дожидаясь, когда включат свет. Это был Пётр Власов. Как и прежде, он легко находил общие темы для разговора, общих знакомых, шутил и смеялся. 
В вагоне все еще было темно, когда он спросил, как зовут меня. Чтобы избежать лишних вопросов, к своему имени я добавил еще и имя своего отца. Балагур замолк, забился в угол и ни в какие разговоры больше не вступал. Мы лежали с ним на верхних полках и не могли уснуть. Уже под утро он передвинулся ко мне и злобно прошипел: "Никто, никто не смеет меня судить"!
Я и не думал.  Более того, даже не испытывал к нему ни ненависти, ни жалости. Он, наверное, просто не существовал для меня. А еще через год Пётр Власов умер по-настоящему.
Паша мог бы стать героем Афгана, мог уйти в криминал, шансов стать нормальным человеком у него было куда меньше. Но отец не дал ему ни одного шанса, никакого выбора. Да и у других его детей выбор был не большой, прямо скажем. Нигде их не слышно, хотя с Митей учился когда-то в одном классе.
У детей всегда должен быть выбор. Даже в самой благополучной семье. Не будет выбора, не будет и жизни. Мне так кажется.